Адальберт Фогараши

Марксизм и философия^[1]

(Karl Korsch, Marxismus und Philosophie. Leipzig Verlag C. S. Hirschfeld 1923).

 

На тесном пространстве 70 страниц новая работа т. Корша дает чрезвычайно богатый материал по истории и интерпретации исторического материализма, заслуживающий самого серьезного внимания со стороны каждого марксиста. Если бы мы пожелали вкратце охарактеризовать особенность этой работы, которая составляет первый отдел задуманной книги: «Историко-логические исследования из области матерьялистической диалектики», то мы могли бы сказать, что она является первой сознательной попыткой применить историко-материалистический метод к истории самого исторического материализма. Но в то же время книга содержит и ряд весьма оригинальных и плодотворных применений этого метода к истории буржуазной философии девятнадцатого века.

Желая выяснить отношение между марксизмом и философией, автор разбирает взгляды на этот предмет, принятые в буржуазном и в марксистском лагере, и прежде всего приходит к неожиданному результату, что эти взгляды совпадают: как буржуазная философия, так и руководящие теоретики социал-демократии понимают отношение между марксизмом и философией чисто отрицательно. Отказ Франца Меринга от «всяких философских хитросплетений» является характерным примером такого подхода к делу. В свою очередь и буржуазная история философии обнаружила полнейшую неспособность понять «самостоятельную сущность марксистской философии и ее значение к общем развитии философских идей XIX века».

Корш ставит вопрос о причинах этого бессилия буржуазной истории философии. Объяснять его сознательной классовой позицией буржуазных философов было бы грубым и совершенно немарксистским приемом, и такое объяснение автор справедливо отвергает. Отсутствие всякого понимания у буржуазных историков философии является в действительности результатом сложного ряда «опосредствований», которые тщательно вскрываются автором.

В официальной истории философии между временем, последовавшим за смертью Гегеля, и неокантианством 60-х и 70-х годов, этим так – называемым «возрождением философии», зияет глубокий провал. Ходячая характеристика этого промежуточного периода, как «разложения гегельянской школы», совершен но недостаточна и к тому же чисто отрицательна. В этой концепции немецких историков философии проявляется, по Коршу, троякая ограниченность. Во-первых, ограниченность «чисто философская»: философы не замечают, как идейное содержание философии продолжает жить в положительных науках, что особенно верно именно по отношению к Гегелю. Впрочем, эта ограниченность еще могла быть преодолена в рамках буржуазной исторической науки Дильтеем и его школой.[2] Далее идет ограниченность местная: добрые немецкие профессора упустили из виду, что и вне Германии существовали философы, в том числе и гегельянцы. И, наконец, в-третьих, тут обнаружилась ограниченность которая означает уже принципиальную границу всей буржуазной философии и истории. Если развитие от Канта до Гегеля не может быть понято как чисто идеологическое движение, то в еще гораздо большей степени это относится к развитию после Гегеля.

Гегель сам настойчиво указывал на то, что все движение немецкого идеализма представляет собою выражение революции «в форме мысли» (разительные сопоставления мест из Гегеля и Маркса в книге Корша, стр. 14, показывают, как конкретно должна быть понята исходная связь Маркса с Гегелем). Гегель ясно понимал связь между философией и действительностью: по когда, с середины ХIХ. века, немецкая буржуазия перестала быть революционным классом, она поневоле утратила способность и теоретически понимать связь между идеальными и реальными факторами истории.

Таким образом, действительное развитие должно было стать для нее книгой за семью печатями. На самом деле это развитие было не «разложением» или «упадком» философии, а переходом философии, как идеологического выражения революционного движения буржуазии, в научный социализм, как выражение революционного движения пролетариата. Марксизм относится к системам немецкой идеалистической философии совершенно так же, как пролетариат к революционной буржуазии.

Разобрав буржуазную историю философии, автор обращается к рассмотрению взглядов на отношение между марксизмом и философией, принятых среди самих марксистов. И тут его анализ, выходя из рамок чисто философских проблем в область историко-материалистического исследования марксистского движения в целом и в связи с развитием общества, приводит его к различению трех периодов. Первый период начинается примерно с «Введения в критику гегелевой философии права» и заканчивается революцией 1848 г. в области реальной истории, и «Коммунистическим манифестом» в области идеологии. Второй период тянется от поражения посставшего парижского пролетариата в июньских боях 1848 г. приблизительно до конца столетия. Третий период охватывает нашу революционную современность.

Ценность произведенного автором исследования не в этой схематической периодизации, а в тех конкретных анализах, которые дают историко-материалистическое объяснение отдельным стадиям в развитии самого марксизма. Особенно следует приветствовать то, что Корш рассматривает под этим углом зрения развитие самих основоположников движения, Маркса и Энгельса. Так как никакая теория не может существовать вне реального общественно-исторического движения, то и теория социальной революции, данная Марксом–Энгельсом в эпоху 1865 г.–1894  гг. (первый том «Капитала»), неизбежно является, по сравнению с их теорией первого периода, «во многих отношениях измененной и усложненной формой единой по существу теории». «Она остается единой всеобъемлющей теорией социальной революции но различные стороны этого единого целого – экономика, политика и идеология, научная теория и общественная практика получают большую самостоятельность и выявляются отчетливее, чем в первый период» – в период «теории социальной революция понимаемой и утверждаемой, как живое целое, теории, не знающей различения на отдельные научные области».

Разложение этой единой теории целого произошло в эпоху Второго Интернационала. Для теоретиков этого периода научный социализм распадается на сумму отдельных, «безпредпосылочных» научных знаний, не имеющих непосредственно отношения к практике. Классическим примером такого подхода может служить предисловие Гильфердинга к «Финансовому капиталу», где марксизм, как наука, и социалистическая политика являются двумя независимыми рядами, из которых каждый может существовать сам по себе.

Наконец, третий период есть период назревающей революции, когда дальнейшее развитие теории получает форму восстановления чистого учения Маркса. В центре этого движения стоит Ленин. Как вклад в это дело восстановления истинного марксизма рассматривает Корш и свою собственную работу, посвященную выяснению отношений между филсофией и социальной революцией и как по содержанию, так и по форме ориентирующуюся на «Государстве и революции» Ленина.

Основное положение автора гласит, что в противоположность вульгарным марксистам Маркс и Энегльс теоретически понимают и практически разрабатывают философию (и всякую другую идеологию) не как пустое умственное измышление, а как некую действительность. Как действительность, которая должна быть преодолена, но которая от этого не перестает быть действительностью. В первый период своего развития диалектический материализм Маркса и Энгельса был еще сам философией. Впоследствии философия, как составная часть общественной действительности, утратила для Маркса и Энгельса свое прежнее значение, но философская идеология, как и всякая другая, всегда оставалась для них материальным фактором целостного общественно-исторического процесса. Свой взгляд Корш обосновывает множеством мало известных цитат, которые чисто сопровождаются поучительной исторической интерпретацией марксистской терминологии. Не менее интересны его соображения о взгляде «ортодоксальных марксистов» Второго Интернационала на идеологию, как на простой призрак, как на обманчивый плод воображения – взгляд, который прослеживается им до его отдаленнейших оппортунистических выводов в области политики.

Положительному очерку реального значения диалектически-матерьялистического принципа для понимания духовных фактов также предпослана основательная, реальная и филологическая интерпретация марксистской терминологии. Корш не отрицает некоторой неопределенности в употребляемой Марксом и Энгельсом терминологии, особенно в области философии, но он объясняет эту неопределенность тем, что в своих позднейших сочинениях Маркс и Энгельс направляют свои полемические замечания по адресу различных противников.

В узких рамках рецензии невозможно подробно изложить все выводы кропотливо-тщательных анализов автора, и тем более невозможно определить свое собственное отношение к ним. Здесь мы можем только указать на общий вывод: основная позиция Маркса и Энгельса заключается в утверждении, что сознание и действительность совпадают, что «и матерьяльные производственные отношения капиталистической эпохи становятся тем, что они есть только в соединении с теми формами сознания, в которых они отражаются как в донаучном, так и в (буржуазно) научном сознании этой эпохи и без которых они не могли бы существовать в действительности» (стр. 62). Ведь в противном случае критика политической экономии никогда не могла бы стать одним из важнейших факторов социальной революции! По отношению к философии это неразрывное единство сознания и действительности означает, что философия, как и всякая другая форма сознания буржуазного общества не может быть преодолена работой одной только мысли. Буржуазные формы сознания могут быть преодолены только «при одновременном практически-предметном преобразовании тех материальных производственных отношений, которые отразились в этих формах» (стр. 66). Философия также не есть пустое умственное измышление, которое уничтожится само собой на завтра после упразднения буржуазных производственных отношений; нет, искусство, религии и философия образуют духовную структуру буржуазного общества, в точности соответствующую его экономической структуре. Нөобходимость особого духовного действия для ее  преодоления не устраняется наличием экономического и политического действий, но входит в эти последние существенной составной частью. В частности это относится и к философскому действию, Против буржуазного философского сознания борьба должна вестись и в области философии, средствами революционной матерьялистической диалектики, и борьба эта является существенным моментом в общем процессе практического преобразования старого общества.

В заключение автор высказывает свое принципиальное согласие с появившимся во время его работы над своей книжкой сборником статей Георга Лукача /«Geschichte und Klassenbewusstsein»/.[3] Взгляды рецензента на затронутые Коршем вопросы настолько совпадают, за вычетом некоторых несущественных расхождений в толковании Маркса и Энгельса, со взглядами Корша, что он также хотел бы высказать в заключение свое полное принципиальные согласие с рецензируемым автором. Будем издаться, что тов. Корш, который в настоящее время верный выставленной им для всех философов программе, борется не только теоретически, но и практически в рядах революционного пролетариата за преобразование буржуазного общества – он был одним из коммунистических членов социалистического правительства Тюрингии – будем надеяться, что в недалеком будущем он успеет закончить обещанную им работу более крупных размеров о матерьялистической диалектике.

 

[1] Вестник Социалистической Академии (Москва), кн. 6 (октябрь–декабрь) 1924, стр. 412–416. – См. статью на немецком языке здесь. – ред.

[2] Ср. мой отзыв о «Собрании сочинений» Дильтея в настоящем «Вестнике», 1923 кп. 5. Впрочем, если Корш полагает, что и вторая граница была преодолена Дильтеем и его школой, то и этом мы с ним не можем согласиться. Что знает, напр., немецкая история философии и духовных движений о гегельянство в России? Толстоя книга Масарика «Zur russischen Geschichte und Religionsphilosophie» представляет собою не научное исто- рическое изложение, а только более или менее надежное собрание материалов. Ср. статью Троцкого в «Kampf», Вена, 1912 г.

[3] Центральная статья этой книги, «Die Verdinglichung und das Bewusstsein des Proletariats», напечатана в русском переводе в настоящем журнале, кн. 4–6.