Гр[игорий] Баммель

Предисловие.^[1]

 

1.

Карл Корш, профессор Иенского университета, книжку которого мы предлагаем вниманию русского читателя, является старым социал-демократом, а ныне – членом германской коммунистической партии. Настоящая книжка появилась сперва в «Архиве» Грюнберга за несколько месяцев до того, как т. Корш вступил в тюрингенское правительство в качестве министра юстиции. Тов. Корш – революционер марксист, – и, как следовало ожидать от марксиста, умеющего быть марксистом не только на словах, но и на деле, выдвинул в своей книжке на первый план революционную сущность марксистской теории. В конкретной связи всем памятных ещё исторических фактов он вскрывает теоретическую подоплеку таких по существу политических группировок, как социал-демократия или II Интернационал, а в теоретических обоснованиях своей программы марксистами II Интернационала вскрывает политический смысл и интересы политической партии.

Проблема теории, проблема исторического призвания теории в развитии общественного движения, проблема роли революционной теории в ходе политической борьбы чрезвычайно своевременно поставлена тов Коршем. Коль скоро пройден этап, необходимо подвергнуть новой проверке использованные лозунги, теоретически осознать практические недочеты их, и из опыта массовой практики сделать только те выводы и формулировать только те лозунги, которые диктуются всесторонним анализом новых изменившихся обстоятельств, хотя бы для этого мы должны были отвергнуть всю нашу предыдущую тактическую теорию. Именно сейчас становится совершенно самоочевидным, насколько необходима германским товарищам внутренняя ясность теории, договоренное до конца, вылитое как бы из одного куска стали, единство революционной теории. «Величайшее в мире освободительное движение угнетенного класса, самого революционного в истории класса, невозможно без революционной теории»[2], – писал Ленин в годы войны. Эта мысль проходит красной нитью через все произведения Ленина. Еще в 1902 г. он подробно останавливался на этом вопросе. «Роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией». «Без революционной теории не может быть и революционного движения». «Энгельс, – говорит далее Ленин, – признает не две формы великой борьбы социал-демократии (политическую и экономическую), как это принято делать у нас, а три, ставя на ряду с ними и теоретическую борьбу»[3]. Одним из преимуществ немецких рабочих перед рабочими остальных стран Энгельс считает, между прочим, то, что они «принадлежат к наиболее теоретическому народу Европы и что они сохранили в себе тот теоретический смысл, который почти совершенно утрачен так называемыми образованными классами. Без предшествующей немецкой философии, в особенности философии Гегеля, никогда не создался бы немецкий научный социализм, единственный научный социализм, который когда-либо существовал. Без теоретического смысла у рабочих этот научный социализм никогда не вошел бы до такой степени в их плоть и кровь, как это мы видим теперь. А как необъятно велико это преимущество, это показывает… то равнодушие ко всякой теории, которое является одною из главных причин того, почему английское рабочее движение так медленно двигается вперед, несмотря на великолепную организацию отдельных ремесл»[4]. Но если роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией, то для той революционной партии, которая призвана повести в бой германские массы, вопрос о внутренней ясности, единстве и непримиримой цельности теории становится самым жизненным, поставленным в порядок текущего боевого дня вопросом.

Одной из важных заслуг книжки тов. Корша является превосходный замысел перевести гениальное «Государство и революция» на язык марксистской философии и, ориентируясь на великого вождя-теоретика, применить к проблеме об отношении между философией и социальной революцией все теоретические выводы этой книги.

В эпоху, предшествующую пролетарской революции, всякое уклонение от этих вопросов должно также способствовать развитию оппортунизма и внутреннего кризиса марксизма, как уклонение марксистов II Интернационала от революционных, связанных с государством проблем, фактически способствовало развитию оппортунизма… Эта мысль – в разнообразных оттенках проходит красной нитью через всю книгу тов. Корша. В одном месте он даже пишет, что вопрос об отношении между марксизмом и философией есть, проблема, имеющая не только теоретически, но и практически очень важное значение, «особенно на нынешней ступени развития пролетарской классовой борьбы».

Отношение к этой проблеме «ортодоксальных» марксистов II Интернационала, придерживавшихся в течение целого ряда десятилетий в корне противоположной точки зрения, получает свое объяснение в их политическом опыте, дезорганизующем массы и вытравляющем из них дух революции. Тов. Корш очень остроумно в связи с этим проводит параллель между игнорированием марксистами II Интернационала проблемы марксистской философии и игнорированием ими проблемы пролетарского государства. Ленин доказал (говорит тов. Корш), что последняя проблема мало занимала виднейших теоретиков II Интернационала (1889. 1914 гг.), потому что их вообще очень мало занимал вопрос о революции“. Поэтому (продолжает тов. Корш), задавая себе вопрос о той связи, которая, несомненно, существует между игнорированием одной проблемы и игнорированием другой, мы должны также поставить вопрос: не находится ли игнорирование марксистской философии теоретиками II Интернационала в теснейшей связи с тем, что их вообще очень мало занимал вопрос о революции“?

Эти черты не могут не придавать книге огромного интереса, как крайне радикального толкования теоретического вопроса о марксистской философии. В свете величайшей проблемы современности – проблемы германской революции – маленькая книжка

тов. Корша, хочет она того или не хочет, приобретает большое значение, и вся она, начиная с последнего технического термина и кончая выводами, заслуживает величайшего внимания со стороны всех, кто интересуется не только практическими, но и теоретическими судьбами революции.

Все это, однако, далеко не значит, что мы собираемся рассматривать политическую деятельность нашего автора для того, чтобы читателю некоторые общие указания, насколько выдержана книжка о «Марксизме и философии» с марксистской точки зрения. Что всякий философский хлам можно легко протащить в марксизм под видом критики тактического оппортунизма – это ни для кого не секрет, в особенности для русских.

Все это значит только то, что перед нами теоретическая книга, которая ни на одну минуту не упускает из виду «нынешнюю ступень развития классовой борьбы пролетариата». Это значит прежде и больше всего то, что пред нами – попытка мертвому доктринерскому марксизму II Интернационала противопоставить научно и философски обоснованную марксистскую теорию «эпохи, предшествующей пролетарской революции». Но если это так, то совершенно ясно, какого тщательного разбора, какого серьезного внимания требует такая книжка.

Мы не будем останавливаться на отдельных сторонах рассуждения тов. Корша, когда он пытается ближе осветить поставленный вопрос, – именно, на характеристике теоретической сущности марксизма II Интернационала и всех извращений, которым подвергся революционный марксизм в руках «ортодоксальных» эпигонов, на характеристике экономических основ ревизионизма, и т. д., это лучшие страницы в книжке тов. Корша. Историческую перспективу он набрасывает живыми красками, в общем и целом, пред читателем совершенно правильный рисунок. Не будем останавливаться также на общей периодизации автором истории Развития марксистского учения с историко-материалистической точки зрения: это общеустановлено, что главнейшими этапами развития марксизма являются марксизм в его первой марксовой формулировке, в своем глубочайшем существе исключительно революционной, оппортунистический марксизм социал-демократии II Интернационала и, наконец, восстановленный в своем чистом виде и примененный к эпохе империализма марксизм революционных теоретиков III Интернационала. Для нашей цели достаточно в самом сжатом виде представить вновь тот логический остов, тот основной стержень, на котором держится весь ход мысли автора, и все выводы, к которым он приходит.

 

2.

Буржуазные историки философии обнаружили полнейшую неспособность понять самостоятельную сущность марксистской философии с тех пор, как буржуазия, как класс, перестала быть революционной и принуждена была под давлением своих жизненных интересов разорвать с диалектикой Гегеля и обратиться к методу, который дал бы логическое оправдание се реакционной политики. Это не мешает, однако, пролетариату в эпоху революции воспользоваться идеологическим оружием революционной буржуазии. «Марксистская система, теоретическое выражение революционного пролетариата, идеологически находится в таком движения отношений же к системам немецкой идеалистической философии, теоретическому выражению революционного движения буржуазного класса, в каком к революционному движению буржуазии находится в области общественной и политической практики революционное движение пролетариата». В этом смысле научный социализм является наследником немецкой идеалистической философии. Но как существенные практические цели классового движения пролетариата не могут быть осуществлены внутри буржуазного общества и государства, так и философия этого буржуазного строя не может понять сущности тех общих принципов, в которых революционное движение пролетариата находит свое самостоятельное выражение.

Задача, стоявшая перед основоположниками научного социализма, состояла в том, чтобы являющуюся наследником немецкой идеалистической философии материалистическую диалектику сделать средством преодоления философии вообще. Это преодоление философии, этот окончательный и полный разрыв не с одной определенной философской системой, но с философией вообще, не есть нечто отрицательное, в смысле простого отказа от философствования. Напротив, преодоление или отрицание философии должно быть само философским. Отношение марксистских теоретиков II Интернационала в этой проблеме напоминает отношение их к другой кардинальной проблеме – государства и революции. И если уклончивость их от решения этой последней проблемы тесно связана с тем, что они вообще мало занимались вопросами революции, то и проблема отношения между марксизмом и философией тесно связана с вопросами революции. Поэтому, когда вопрос о социальной революции был поставлен в порядок дня конкретно и во всем своем жизненном величии, в военные и послевоенные годы, то социал-демократические теоретики II Интернационала должны были пасть до самого низменного оппортунизма, а «ортодоксальный марксизм» должен был окончательно выродиться или в чистую науку, или в ревизионизм. Но поставленная конкретно в порядок дня исторического движения проблема социальной революции означала вместе с тем и теоретическое восстановление подлинного революционного марксизма, в частности учения Маркса о государстве и революции. Восстанавливая подлинный смысл революционного марксизма, очищая его от всех идеологических оппортунистических наслоений, следует заново, в духе революционной теории, поставить также вопрос и о философии. Корш доказывает, что для революционных диалектиков, Маркса и Энгельса, отрицательное отношение к философии означало нечто совершенно иное, чем отрицательное отношение к философии позднейших вульгарных марксистов. В каком отношении находится философия к социальной революции пролетариата, и социальная революция пролетариата – к философии? – Эта проблема, по мнению тов. Корша, сводится к другой основной проблеме, проблеме идеологии. Идеология неразрывно связана со всем материальным общественным бытием, она есть отражение этого бытия, но отражение, которое следует причислить к кругу действительности, как ее составную, хотя бы и идеальную, часть. Поэтому упразднить философию не значило просто отбросить ее в сторону. «Диалектический материализм Маркса и Энгельса, говорит Корш, в той форме, в какой мы имеем его в 11 тезисах о Фейербахе и в других напечатанных и не напечатанных сочинениях этого времени, необходимо, именно, охарактеризовать как философию, именно, как революционную философию, которая как таковая, свою задачу видит в том, чтобы происходящую одновременно во всех областях общественной деятельности борьбу против всего существовавшего до сих пор общественного строя вести также в частной области этой действительности, именно, в философии, чтобы таким образом одновременно с конечным упразднением всей существующей общественной действительности упразднить также и философию.» Если же в позднейших произведениях Маркса и Энгельса философия отступает на задний план, то это значит, что критика философии проводится глубже, радикальнее, ибо она берет своим исходным пунктом не любую форму теоретического и практического сознания, но материальные условия производства, политическую экономию. Критика общественных форм буржуазного сознания требует критики буржуазной политической экономии, и «критика политической экономии становится важнейшей составной частью теории социальной революции». Философской предпосылкой критики политической экономии в системе диалектического материализма, по мнению Корша, является единство сознания и действительности, «ибо, – говорит он, – материальные производственные отношения капиталистической эпохи становятся тем, что они есть, только в соединении с теми формами сознания, в которых они отражаются как в донаучном, так и в буржуазно-научном сознании этой эпохи и вне которых они не могли бы существовать в действительности». Следовательно, борьба против идеологических форм буржуазного сознания является существенной, необходимой частью борьбы против старого общества. С другой стороны, если сознание определяется действительностью, коренится в ней, то всякая форма познания должна быть доказана практикой. «Философы до сих пор объясняли мир так или иначе; но дело в том, чтобы изменить его». Изменяя мир, мы осуществляем практически те принципы, которые составляют реальный материальный фактор нового общественного строя. Но думать, что теоретическая критика должна просто уступить место практике, «представляло бы роковое непонимание смысла этих тезисов и означало бы из одной философской абстракции чистой теории впасть в другую противоположную антифилософскую абстракцию столь же чистой практики. Не в одной только „человеческой практике“, но лишь „в человеческой практике и в познании этой практики” заключается для диалектического материалиста Маркса разрешение всех тайн, толкающих теорию к мистицизму». Преобразование диалектики из мистифицированной идеалистической формы в рационализированную форму материалистической диалектики заключается, по мнению Корша, в том, что сознание не противопоставляется природе, что все идеальное выводится из природы, и в том, что диалектика становится орудием этой единой, практически и теоретически критической, революционизирующей деятельности. И если, благодаря экономическому выступлению революционного класса, не устраняется его политическая деятельность, то и экономическая и политическая деятельность не устраняют духовной деятельности: наоборот, революционная научная критика и агитационная работа до захвата государственной власти должны удержать идеологическую диктатуру пролетариата после захвата им власти, пока в конечном итоге революционной борьбы, вместе с полным практическим преобразованием всего существовавшего до сих пор общества, включая его экономический базис, не будет также и теоретически всецело преодолено и упразднено это буржуазное сознание. «Вы не можете упразднить философию, не осуществив ее в действительности». Этими словами Маркса кончает свою книгу тов. Корш.

Если бегло просмотреть всю вторую, важнейшую, часть его книги, можно легко убедиться, что весь ход мысли автора, аргументация его политических замечаний, отчетливое сознание необходимости идеологической борьбы с буржуазией – и т. д., – имеют только одну цель – привести читателя к тому выводу, который формулирован в этих словах Маркса. Само построение книги, ориентирующейся в своих исходных пунктах на критике теоретиков II Интернационала и буржуазных историков философии, проповедующих в той или иной форме упразднение философии марксизма или провозглашающих ее как бы упраздненной, – также показывает, какое большое значение придает своей последней формулировке автор. Наконец, эта формулировка, строго говоря, есть логический вывод из самой постановки вопроса, как это можно видеть из нашего изложения его мыслей.

Между тем, достаточно вникнуть в существо этой теоретической позиции, чтобы стали самоочевидными ее слабые стороны. Теоретическая позиция нашего автора есть нечто иное, как та позиция, которую занимал Маркс в конце 1843 года и в начале 1844 г., и которая свое блестящее выражение нашла в «Критике гегелевской философии права». Недаром тов. Корш считает, что развитие марксизма начинается с этого замечательного во всех отношениях произведения, в котором великий теоретик классовой борьбы впервые провозгласил лозунг о необходимости сменить оружие критики критикою оружия. Но тов. Корш подошел к этому произведению не исторически; вместо того, чтобы подойти к нему как одному из этапов духовного развития Маркса, он увидел в нем некую удачную формулу революционной теории, которая как нельзя лучше соответствует, по его мнению, революционной ситуации в современной Германии.

Между тем, это была эпоха, когда «Рейнская газета» была закрыта, а Маркс, под свежим впечатлением крушения либеральных надежд 1842 года и измены Бруно Бауера, подводил итоги своей публицистической деятельности в этой газете. Его девизом становилась политическая критика, реформа политического сознания, и ближайшей программой, долженствующей расчистить почву для этой критики, становилось преодоление гегелевской философии права и государства. «Подобно тому, как религия представляет оглавление теоретических битв человечества, политическое государство представляет оглавление практических битв человечества» – пишет Маркс в письме к Руге (в сентябре 1843 г.). «Критика гегелевской теории права и государства должна быть поэтому развита, как критика определенной политики с точки зрения интересов определенной политической партии», «а стало быть, – заключает Маркс, – мы должны Связать и отождествлять нашу критику с действительной борьбой». «В таком случае мы выступим перед миром, как доктринеры с готовым новым принципом… мы даем ему истинный лозунг борьбы». Дать истинный лозунг борьбы означало указать не только новый путь, но и новое мировоззрение. А новое мировоззрение может быть только революционным пониманием мира. «Революционное прошлое Германии – теоретично, это – реформация. Как тогда революция началась в мозгу монаха, так теперь она начинается мозге философа». Немецкая философия – «идеальное продолжение немецкой истории». Философская критика спекулятивной теории права «протекает не в себе самой, а в задачах для разрешения которых имеется одно только средство – практика». «Оружие критики не может заменить критики оружия, материальная сила должна быть опрокинута материальной же силой; но и теория становится материальной силой, как только она овладевает массами». Критика религии, таким образом, сводится не к одной лишь исторической и философской (Бауер), или политической критике (Руге); в критике религии Маркс видит революционный смысл, именно требование революционного преобразования той действительности, отражением которой является религия. «Очевидным доказательством радикализма немецкой теории, следовательно, ее практической энергии, служит ее происхождение из решительного, положительного упразднения религии». Отсюда ясно, какими глубокими корнями уходит Маркс в религиозную критику оппозиционной буржуазии конца тридцатых годов, даже тогда, когда в его сознании последовательно развитая критика ре- становилась теорией политической борьбы. Это необходимо иметь в виду, когда мы говорим о взглядах Маркса этого периода на философию. Крушение либеральных надежд 1842 года в области философии ознаменовалось тем, что вытекавшая из обоснованная принципами критики религии критика политики, идеалистической философии Гегеля, должна была свое бессилие и политическими вопросами перед конкретными экономическими «вопросами дня» оправдать отрицанием необходимости для себя заниматься подобными вопросами; другими словами, она относилась некритически к себе самой, ибо исходила из предпосылок философии, как таковой, между тем правильные результаты философской критики могли быть достигнуты, «только посредством отрицания унаследованной философии, философии, как философии»[5]. Но отрицать старую философию – «философию, как философию» – значит осуществлять ее, критически претворять в действительность. Вот поэтому практическая политическая партия, по мнению Маркса, справедливо требует отрицания философии, но она думает, что можно упразднить философию, не осуществив в действительности; ту же ошибку делает философская политическая партия, когда думает превратить философию в действительность, не упразднив самой философии. Отсюда ясно, почему Маркс говорит, что нельзя «упразднить» философии, не осуществив ее в действительности.

Эта формула была вполне достаточна, чтобы от нее перейти к конкретным рассуждениям о необходимости организации пролетариата, как носителя новой революций. Маркс требовал, так сказать, положительного упразднения философии, путем превращения ее в действительность, путем осуществления ее программы-максимум, выступая против философии, созерцающей мир, против «философии, как философии» и защищая практические революционные задачи новой философии. Его взгляды определялись необходимостью противодействовать с одной стороны – реакционной романтике старогегельянцев, а с другой – аполитичной «чистой критике» младогегельянцев.

Революционная теория Маркса 1843 года пленяет тов. Корша своим революционным пафосом, своими смелыми широкими замыслами настолько, что и поздние произведения для него приобретают ценность и значение только в том случае, если с той или иной стороны подчеркивают взгляды «Критики гегелевской философии права». Но достаточно указать, что в таком случае совершенно выпадает из круга зрения эпоха фейербаховского гуманизма Маркса 184‑‑1845 гг., чтобы увидеть всю произвольность такой постановки вопроса. Т. Корш берет исходным пунктом своих рассуждений, именно взгляды «Критики гегелевской философии права», дополняет их эклектически только лишь двумя чертами диалектики Маркса – материализмом и революционизмом – и выбрасывает лозунг: «вы не можете упразднить философию, не осуществив ее в действительности».

Революционная теория Маркса 1843 года, этот первый политический синтез, является продуктом сложного процесса духовного развития и духовных влияний на молодого Маркса, и, знаменуя собою разрыв с гегелевской политической философией, может быть понята только в неразрывной связи с духовным развитием Маркса. Но если это так, -а любая экскурсия в область интеллектуальной биографии Маркса доказала бы, что это несомненно так, – то для всякого ясно, что если брать одну формулу у Маркса определенной эпохи и развивать ее в совершенно другой политической обстановке без соответственного уточнения, то на деле не оказывается ничего, кроме абстракции, и все то, что должно быть выделено и подчеркнуто, в конечном счете лишено реального практического смысла. Такова особенность революционной фразы. «Одно дело – хранение традиций революции, уменье использовать их для постоянной пропаганды и агитации – говорил Ленин, – другое дело – повторение одного из лозунгов, вырванного из совокупности породивших его и обеспечивших ему успех, условий, и применение его к условиям, существенно отличным». Нужно ли доказывать, что «чистая критика», который марксисты-реформисты прикрывают свои чистые дела, далеко не то же, что «чистая критика» младогегельянцев, которыми они стремились оправдать свое крушение? Конечно, это более всего ясно самому тов. Коршу, и суть вопроса не в этом. Важно отметить односторонность, неразработанность, абстрактность одного из основных выводов нашего автора. Здесь несомненно вопрос только намечен, и задача поставлена. В дальнейших частях своей работы – будем надеяться – тов. Корш разработает эту сторону вопроса в соответствии с той задачей, какую он себе поставил – т. е. в соответствии с теми требованиями, которые диктуются интересами внутреннего развития революции.

Теперь необходимо познакомиться с тем, как отмеченные выше расплывчатость и неясность основной позиции нашего автора. к сожалению, отражаются на некоторых частных вопросах, затрагиваемых им.

Такие понятия, как «марксизм II Интернационала», «идеология», «гегелевская диалектика», «материалистическая марксистская диалектика», «революционная теория» не только не раскрыты всесторонним конкретным анализом, затемнены необыкновенной абстрактностью и схематичностью общей постановки вопроса. Например, в известной статье о задачах «III Интернационала» В. И. Ленин, между прочим, следующее: «когда говорят: II Интернационал умер, потерпев позорное банкротство, это надо уметь понимать. Это значит: обанкротился и умер оппортунизм, реформизм, мелкобуржуазный социализм. Ибо у II Интернационала есть историческая заслуга, есть завоевание, от которого сознательный рабочий никогда не отречется, именно создание массовых рабочих организаций, кооперативных, профессиональных и политических, использование буржуазного парламентаризма, как и всех вообще учреждений буржуазной демократии». Не трудно было бы показать, что то же самое в значительной степени можно было бы сказать и относительно теоретического обоснования марксизма. Между тем, автор ни разу не останавливается на этом вопросе.

Есть неясность и противоречие в том, как рассматривает – наш автор историю внутреннего развития марксистской теории. Поскольку речь идет о схемах, об общей логической периодизации, он, как будто, развивает совершенно справедливое суждение о трех этапах этого исторического процесса: о марксизме в его первой марксовой революционной формулировке, о марксизме социал-демократии II Интернационала и о марксизме подлинно-революционного III Интернационала, с его гениальным выразителем, в лице Ленина. Но, посмотрите, как рассуждает наш автор, когда нужно конкретизировать каждый из этих периодов. Первый период, по его мнению, начинается с «Введения в критику гегелевской философии права» и заканчивается революцией 1848 г. в области реальной истории, и «Коммунистическим Манифестом» в области идеологии. Второй период начинается поражением парижского пролетариата в июньских боях 1848 г. и тянется, приблизительно, до конца столетия. Третий период охватывает нашу революционную современность. Произвольность такой периодизации для всякого очевидна, не говоря уж о том, что нельзя не только считать «менее важными эпизодами», но сваливать в одну кучу такие. исторические этапы, как «основание I Интернационала, интермеццо коммуны, борьба лассальянцев и марксистов, рост профсоюзов, основание II Интернационала». Расплывчатость и недоговоренность в этом пункте у автора объясняется тем, что он недостаточно внимательно проследил развитие взглядов самих основоположников марксизма. Во-первых, нельзя начинать духовную биографию Маркса с «Критики гегелевской философии права» 1843 года, это совершенно ясно следует из анализа развития философских взглядов Маркса до 1843 г., который показывает, какую огромную роль сыграла не только «Рейнская Газета» в развитии «марксизма» у Маркса, но и докторская диссертация с «Критикой полемики Плутарха против теологии Эпикура». Во-вторых, если, по мнению тов. Корша, теория Маркса и Энгельса в той форме, в какой они ее развивали в 1865‑‑1894 гг., по сравнению «с непосредственно революционным коммунизмом Манифеста» 1847/48 г.г., а также «Нищеты философии», «Классовой борьбы во Франции» и «18 Брюмера», представляется усложненной и измененной в том смысле, что различные стороны единого целого общества – экономика, политика и идеология, научная теория и общественная практика – получают большую самостоятельность и выявляются отчетливее, чем в первый период, то и это замечание требует существенных оговорок. Прежде всего, кому неизвестно, что нельзя смешивать и сваливать в одну кучу такие произведения, как «Нищета философии», «Коммунистический Манифест», «Классовая борьба во Франции» и «18 Брюмера»? Что эти произведения отражают различные фазы поступательного развития революционной теории Маркса, это неопровержимо доказано в том же «Государстве и революции». Трудно удержаться от искушения привести (хотя бы для примера) следующий отзыв Ленина о «18 Брюмера». В этом произведении верный своей философии диалектического материализма, Маркс берет в основу исторический опыт великих годов революции 1848‑1851 гг. Учение Маркса и здесь, как и всегда, есть освященное глубоким философским миросозерцанием и богатым знанием истории подытожение опыта… В «Коммунистическом Манифесте» вопрос о революции ставится еще крайне абстрактно, в самых общих понятиях и выражениях. Здесь вопрос ставится конкретно, и вывод делается чрезвычайно точный, определенный, практически- осязательный… Марксизм развивался не только до 1843 г., но и после 1843 г. – Далее, говоря о внутреннем развитии марксизма, автор замечает, что в позднейшую эпоху «изменение заключается только в том, что в позднейшей фазе его развития различные составные части этого целого экономика, политика, идеология – научная теория и общественная практика, – отчетливее разграничиваются и выступают отдельно». Но совершенно ясно, что трезвое исторически- материалистическое объективное исследование развития классовой борьбы в ее отношении к развитию революционной теории недопустимо подменять идеологическим анализом таких мало существенных B этом смысле вопросов, как самостоятельность или единство отдельных сторон экономики, идеологии, научной теории и общественной практики, единство исторического и экономического методов и т. д. Отсюда до научного теоретизирования марксизма ортодоксов II Интернационала — один шаг.

Есть неясность и противоречивость у нашего автора и в суждениях об идеологии. С одной стороны, он признает «действительность» идеологии, и излюбленной темой его является, по-видимому, мысль, что, по Марксу и Энгельсу, философия не есть пустое измышление, а некая действительность, которая должна быть преодолена так же, как должны быть «преодолены» материальные устои буржуазного общества, потому что (говорит тов. Корш) «материальные производственные отношения капиталистической эпохи становятся тем, что они есть, только в соединении с теми формами сознания, в которых они отражаются как в донаучном, так и в буржуазно-научном сознании этой эпохи и без которых они не могли бы существовать в действительности». С другой стороны, когда дело идет о том, чтобы дать критическую оценку существующих взглядов на идеологию, он прямо говорит об «иллюзорности» и «превратности особого сознания, которое называется, идеологическим». Маркс и Энгельс, по словам нашего автора, называли идеологией не всякий процесс духовной деятельности вообще, но лишь такое сознание, которое неправильно отражает действительность, именно, превратное сознание, которое отдельные частичные проявления общественной жизни принимает за самостоятельные сущности. Неясность в этом вопросе у нашего автора основывается на одностороннем выхватывании цитат из Маркса и, в особенности, из позднего Энгельса, чем объясняются и соответствующие, искажающие подлинное лицо марксовой теории, взгляды, которые высказываются некоторыми, – правда, очень немногими, – представителями русской марксистской литературы. У нас по этой части, действительно, не все благополучно. Стыдливый идеализм И. А. Боричевского (ревизионизм которого, впрочем, не мешает знанию Эпикура), гипертрофия критики Валентина Рожицына, анемия сознания Эммануила Енчмена – все это не только группируется вокруг марксизма, но и находит внимание и аудиторию.

Чтобы правильно подойти к этому вопросу, нужно с самого начала отказаться от неисторического подхода к делу. Мы все прекрасно усвоили, что марксизм есть историзм, и мы все прекрасно понимаем, что иного, кроме исторического подхода к вещам нет и не может быть. Но этот, «прекрасно усвоенный» принцип забывается, как только речь заходит об отдельных терминах. Забыл его и тов. Корш и его русские единомышленники. Понятие «идеологии» следует рассматривать прежде всего с точки зрения историко-материалистического метода. «Материалистический и следовательно, единственно научный» метод марксовой критики политической экономии есть не что иное, как косвенная характеристика сущности всякой идеологии. Диалектический материализм есть прежде всего метод, который определяет в процессе своего применения принципиальную природу идеологии. Маркс говорит, что с изменением экономической основы происходит переворот и в надстройке, и что нужно всегда отличать «материальный, с естественнонаучной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства от юридических, политических, религиозных художественных или философских, словом, от идеологических форм, в которых люди сознают этот конфликт и борются с ним». Следовательно, идеология есть отражение отношений в юридических, политических, религиозных, художественных и философских формах общественного сознания: таково ее самое общее определение, если мы будем ее рассматривать так, как должен ее рассматривать всякий марксистски мыслящий человек, т. е. как такую историческую категорию, которая является одним из результатов применения историко-материалистического метода. А если это так, то совершенно ясно, что, характеризуя идеологию так или иначе, мы не должны ни на минуту забывать тот метод, благодаря которому мы его открыли, должны, если хотите, проводить ее сквозь призму этого метода, так как в противном случае она превратится в один из элементов системы, а не в результат метода. А так как идеология потому и есть идеология, что имеет дело с идеями, существующими для ее представителя независимо от действительности в его мышлении, то взгляд на идеологию, как на элемент системы, сейчас же переворачивает, искажает подлинное лицо этого понятия. Именно, коль скоро идеология рассматривается в статическом разрезе системы, она, конечно, сейчас же превращается в одно из свойств сознания, в одну из особенностей мышления, внутренне ему присущих; из понятия, сущность которого может быть только в плане метода диалектического материализма, она превращается в понятие физиологической или, даже еще точнее, патологической психологии. Тов. Корш называет идеологическим только такое сознание, которое неправильно, извращенно отражает действительность, это неправильное сознание, которое мешает видеть действительность такой, какова она есть на самом деле. Наши единомышленники тов. Корша договариваются даже до того, что идеология есть аберрация ума, отражающая действительность в перевернутом виде, а «идеолог» – это особая категория людей, для которых «идеология» является постоянной профессией. Тов. Корш опирается на некоторую, как он говорит, неопределенность в терминологии Маркса и Энгельса. Однако, эта неопределенность создается только у него в голове и создается она потому, что, понимая марксизм как историзм, он забывает, что с этой же исторической точки зрения следует подходить и к каждому единичному понятию марксизма, в частности, к понятию идеологии. Тогда он увидел бы, что если по Энгельсу (позднему) идеология «извращает» действительность, то не потому, что «идеологическому» мышлению, свойственно неправильно отражать действительность, но потому, что она лишена того метода, каким обладает исторический материализм, и будучи лишь формой, лишь способом образования идеи, идеалистически, т. е. извращенно, объясняет действительность. Когда Маркс (в письме к И. Блоху от 9/XII –1861 г.) говорит о книге Лассаля, что она насквозь пропитана «идеологизмом», то он имеет в виду то, что Лассаль крепко верит в «правовую идею», в «абсолютное право». Следовательно, «идеологизм», «идеологическое воззрение» для Маркса означало прямую противоположность материалистического понимания истории, а так как материалистическое понимание истории есть метод, и при том такой метод, который вообще не существует вне своего реального применения, вне действительности, то и идеологизм есть особый недостаток метода. когда исследователь «порождениями ума объясняет действительность». В этом и только в этом смысле употребляли Маркс и Энгельс этот термин, когда критиковали те или иные воззрения своих современников, и поэтому недопустимо выхватить этот смысл термина из его специфического первоначального контекста, и смешивать с употреблением его в том более широком смысле, в каком неизменно на протяжении всей своей деятельности применяли его Маркс и Энгельс. Идеология в этом последнем случае есть способ представления и, как способ представления, она не существует вообще вне религии, вне искусства, вне политики, вне философии, вне правовых норм. Идеология, как выразился однажды тов. Н. И. Бухарин, есть «отдифференцированный от материального производства интеллектуальный труд».

В связи с вопросом об идеологии интересно процитировать следующее место из книжки тов. Корша: «Лишь с той наивно-метафизической точки зрения буржуазного здравого рассудка, которая противополагает мышление бытию, как нечто самостоятельное, и определяет истину, как согласие представления с находящимся вне его и „отражаемым” им предметом, можно отстаивать мнение, что хотя формы экономического сознания… имеют некоторое объективное значение, так как им соответствует некоторая действительность… но более „высокие” способы представления являются лишь беспредметными фантазиями»… и т. д. Вся эта фраза и дальнейшее рассуждение тов. Борша совершенно непонятны в такой обстоятельной книге. Это сплошной комок путаницы. Если для тов. Корша точка зрения, которая определяет истину, как согласие представления с находящимся вне его и, «отражаемым» (кавычки тов. Корша) им предметом, есть наивно-метафизическая точка зрения буржуазного рассудка, то причисляет ли он себя еще к материалистам-марксистам? Нужно ли доказывать, что его позиция в данном вопросе есть капитуляция перед идеалистической теорией познания? А между тем, суть вопроса заключается в том, что вопросы гносеологии в их отношении к интересующей его проблеме тов. Коршем игнорируются. Этим, быть может, объясняется та странная органическая небрежность в методологическом отношении, которая поражает в последней части его книжки.

Мне бы следовало подробно остановиться также еще на двух-трех вопросах: о диалектике и о некоторых деталях. Но так как «предисловие» уже и без того превращается в статью, придется ограничиться самыми общими и самыми краткими замечаниями.

В отношении материалистической диалектики в литературе наблюдается такое же стремление к систематизированию и теоретизированию, как и в отношении идеологии. «Диалектика» ныне изучается во всех учебниках партшкол и вуз, она уже давным-давно стала предметом тщательных закругленных формулировок, и вряд ли вы найдете мало-мальски подготовленного рабфаковца или вузовца, который не знал бы наизусть все , «основные правила диалектического метода». Даже больше: эти –«основные правила» попадают в «ученые исследования» по биологии, химии, психологии и торжественно водворяются там меняющими вехи профессорами. По одно дело – систематически-теоретическое изложение вопроса на основе его исторически-материалистического изучения и другое дело – преподнесение массовому читателю историко-материалистического учения о диалектике в приглаженно-систематизированном, причесано-теоретическом вида. Неудивительно поэтому, что в иных случаях она превращается в некую формальную дисциплину, в некий формальный метод, для которого различно, к какому содержанию он применяется. Современность, к сожалению, реагирует на это ненормальное состояние теории походом на теорию, вместо того, чтобы критически разобраться в вопросе на основе теоретических традиций великих основоположников марксизма. Здесь не место входить ни в полемику, ни в анализ по существу. Скажем только, что на самом деле ведь диалектика в нашей голове – «это только отражение действительного развития, которое совершается в мире природы и человеческого общества и подчиняется диалектическим формам». (Энгельс). «Сплошь и рядом полагают, – пишет Энгельс, – что новую теорию вполне поняли и могут ее применять сейчас же, как только усвоены основные положения, а это далеко не всегда правильно»[6]. И, в самом деле, подлинное понимание материалистической диалектики всего правильнее черпать из анализа хотя бы одной политической статьи Ленина, чем из заучивания формальных признаков, которые всегда серы и которыми не охватишь вечнозеленого дерева жизни.

Сознание не противопоставляется действительности, но определяется ею, диалектика становится орудием преобразования мира – эти две черты, которыми марксова диалектика отличается, по мне- наю тов. Корша, от диалектики Гегеля, чтобы формулировать задачи материалистической диалектики на данной революционной ступени развития классовой борьбы германского пролетариата. В статье «Ленин и логика революции»[7] я пытался показать, каким образом в условиях революционной борьбы диалектика может видоизменяться, применяться в различных формах сложными, иногда не поддающимися сейчас же нашему формально логическому учету способами, видоизменяться коренным образом и обогащаться новым теоретическим содержанием, как выводом из исторического опыта.

Таковы некоторые неясности, расплывчатые формулировки и просто противоречивые положения книжки тов. Корша, в которые необходимо ввести указанные выше оговорки. В другой связи, в другом политическом, если хотите, контексте мы бы и не останавливались столь подробно на отдельных вопросах. Но всякая попытка связать теорию марксизма, с идущей на наших глазах классовой борьбой, должна быть прежде всего глубоко обоснованной научно Всем известно, какое огромное партийно-политическое значение имели в свое время «Монистический взгляд», «Друзья народа» или «Эмпириокритицизм». Но они имели его потому, что в своей основе представляли величайшую самостоятельную научную ценность. При политической оценке книжки тов. Корша, – оценке, которая не входит в мои задачи, – необходимо иметь в виду те теоретические недочеты, о которых мы говорили выше.

 

[1] Карл Корш: Марксизм и философия. Перевод с немецкого. Под редакцией и с предисловием Гр. Баммеля, Москва, «Октябрь Мысли», 1924. Стр. [3]–20. – ред.

[2] Против течения. Стр. 274.

[3] Курсив Ленина.

[4] Cм. «Что делать?»

[5] Ib. 372. Курсив Маркса.

[6] Письма к Конр. Шмиту от 1/XI–1891 г., И. Блоху от 21/IX–1890 г.

[7] «Под знаменем марксизма», № 2, 1924 г.